Юренев так желал этого, что не сразу понял: за стеной тихо.
Уснул ребенок, замолчали мужчина и женщина.
Юренев тоже уснул.
Утром, уже в городе, он специально задержался на перроне. Он хотел увидеть своих ночных попутчиков.
И не ошибся.
На перрон вышла маленькая замученная женщина. Она вынесла на руках плачущего ребенка и две вместе связанные сумки. А потом Юренев увидел мужа — плюгавого, растрепанного. Этот муж все время оглядывался, в его бегающих глазах застыла растерянность, будто он и впрямь что-то забыл в вагоне, потерял, будто его впрямь ограбили.
— Ты думаешь, этого достаточно?
Ия усмехнулась и шепнула:
— Я бы с удовольствием прочистила мозги доктору Бодо Иллгмару. Он улыбается, он любезен даже в своей мрачности, но я — то знаю, что бы он делал со мной, окажись я с ним в одной постели.
— А как быть с моими мозгами?
Ия улыбнулась:
— Они тоже засорены.
— А тот мужик из вагона? Вдруг он вообще все слова забыл?
— Ничего. Он уже давно научился новым.
— Бабилон, — пробормотал я.
— Ладно, — засмеялась Ия. — Держи себя в руках и дай мне монетку. Я позвоню из автомата.
— Юреневу?
— Да.
Глава XX
Плата за будушее
В настежь раскрытые окна столовой Дома ученых врывался нежный запах теплой травы. Доктор Бодо Иллгмар окончательно впал в мрачность, голландец, извинившись, пересел к киевлянам.
— Что-нибудь не так? — спросил я Ию.
— Все в норме. Минут через сорок Юренев придет в гостиницу.
Я полез за деньгами.
— Оставь. Расплачивается пусть Иллгмар.
— Его заставят выложить валюту.
— Тебе жалко? Это же для страны.
Мы рассмеялись.
Ия смотрела на меня с нежностью и благодарностью.
Я не понимал: за что? Я сказал:
— Идем.
— А твои бывшие подружки? — шепнула Ия. — Сегодня ты их не испугаешься?
Я сказал вслух:
— Нет.
Мы рассмеялись.
Выйдя из Дома ученых, Ия подняла голову.
Ночное небо усеяли яркие звезды.
Куда уплыло странное облачко?.. Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..
Я хмыкнул.
Что за вопросы?
Мне ли об этом спрашивать?
— Все хорошо, — засмеялась Ия и облегченно вцепилась мне в руку.
В дверях гостиницы стоял швейцар. Увидев нас, он ничего не сказал, только выше задрал толстый подбородок: мол, можете проходить. На этаже молоденькая дежурная обрадовалась:
— Ой, вам все время звонят. Междугородняя. Женщина все плачет, говорит, вы про нее забыли.
Ия насторожилась:
— Ты кому-то давал свой телефон?
— Только Ярцеву. Наверное, ошиблись номером.
— Вы Хвощинский? Так? — дежурная смотрела на меня во все глаза. — Фамилия ведь такая?
— Такая.
— Вот вам и звонят.
Я молча отпер дверь, впуская Ию в обжитый номер.
— У меня коньяк есть, — сообщил я ей с веселым отчаянием.
Ия кивнула.
Я плеснул в стаканы.
Куда уходит энергия туго сжатой пружины, брошенной в кислоту?..
Наивный вопрос.
Мы выпили.
— Ты ему позвонишь?
— Зачем? — устало сказала Ия. — Он сам скоро явится.
Это голос ее прозвучал устало, сама она, как всегда, оставалась свежей. Черт знает, как это у нее получалось. Я совсем было собрался спросить ее об этом, но звякнул телефон.
Голос в трубке гнусно хрипел, захлебывался:
— Чё, бабу привел? Нормально, это завсегда так!
— С кем я разговариваю?
— Тебе еще объяснять, козел плешивый!
Я повесил трубку.
— Козлом назвали, — сказал я Ие. — Почему-то плешивым.
Ия печально усмехнулась.
А на меня вдруг напала словоохотливость.
— Ты меня в копейку оценила, — пробормотал я. — Ты говоришь, я вам эксперимент сорвал. А зачем вы играли со мной в темную?
Снова затрещал телефон. Я нехотя снял трубку:
— Слушаю.
Долгие шорохи, темный дождь, чужое дыхание…
Ветер насвистывает, скука, тьма…
Где это, Боже?
— Будете говорить?
Никто не ответил.
— Не обращай внимания, — сказала Ия, кладя голову на сжатые кулаки. Она была очень красива. Туйкытуй. Сказочная рыба, красивая рыба. — Ты тут ни при чем.
И испугалась, что я неверно ее пойму:
— Нет, ты тут как раз при чем. Просто не обращай внимания.
До меня дошло:
— Вы постоянно вот так живете?
— А ты нет?
Я хотел ответить: нет. И не смог.
Полог палатки, бегущие тени, металлический птичий голос, черт побери, не узнанное лицо…
— Но так нельзя жить, — кивнул я в сторону телефона. И хмыкнул: — Интересно, как лают тебя?
— Ничего интересного.
Длинный звонок.
— Ну чё? — голос был наглый, влажный. — Наколол дуру?
— С кем я разговариваю?
— Не узнает, — обрадовался неизвестный. И крикнул кому-то там рядом: — Не узнает, козел!
Я повесил трубку и улыбнулся:
— Опять назвали козлом. На этот раз, правда, не плешивым. И выговор искусственный. Это что? НУС?
Ия промолчала.
— Но смысл? Какой смысл?
— А какой смысл в автобусной сваре? — спросила Ия. — Тебя толкнули, ты ответил. Тесно. Все раздражает. Не поминай НУС всуе.
Я позвонил дежурной.
— Кофе, пожалуйста. И еще… Появится доктор Юренев, мы его ждем…
Положив трубку, я посмотрел коньячную бутылку на свет. Юреневу тоже хватит.
Дежурная явилась подозрительно быстро.
Кофе она не варила, принесла растворимый.
— Доктора Юренева этот спрашивал… — Она покрутила кудрявой головой, вспоминая трудное для нее имя… — Гомео… Нет, Гомек…
— Гомес, — подсказал я.
— Вот точно, Гомес. Он с бутылкой шастает по коридорам, говорит, у него презент для доктора Юренева. От всех колумбовских женщин.
Я поправил:
— Наверное, колумбийских.
— Ага. От всех колумбийских женщин, говорит, презент.
Не успела дежурная выйти, снова зазвонил телефон.
— Ну что, сладко тебе? — голос был подлый, девичий, проникающий в душу, нежный. — Шибко сладко?
— Ага, — сказал я.
— Тебе еще слаще будет, — многозначительно пообещала незнакомка и неожиданно звонко рассмеялась.
— Как думаешь, ему что-нибудь удалось? — спросил я, вешая трубку. — Разброд какой-то в природе.
Ия кивнула.
— Но чего он хотел от НУС? Как мог повторить эксперимент Андрея Михайловича, если записи практически не сохранились? И еще он говорил про какой-то запрет. Нельзя же всерьез прогнать такую сложную задачу в обратном порядке.
— Почему нельзя?
Я пожал плечами.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});